что у меня есть.... автор - Глазъ:
Текст (нуждается в редактировании, перечитал поверхностно)
Вой, рев огня, крики.
Она бежит, прячется, нападает. Кричит, смеется и плачет. Рубит – кровь – внутренности – кровь – мозги – железо – кровь – рубит – смеется – кричит.
Имя ее семьи, ее рода, звучит не как клич, а как рык:
- TR-R-R-RECK! – она рычит громче всех. Потом – потом падает. Затихает, а когда над ней склоняется враг, снова рубит.
Рев огня. Она бьет – рубит – режет – кровь – смерть – крики – безумие.
Безумие.
В безумии погибает ее родная планета.
В безумии…
Бежит, смеется, кричит и плачет. Кровь – железо – вопли – безумие…
Все, пора на сцену, развлекать этих.
Она танцует. Она – балерина. Она красива, молода и невинна на вид.
Она. Это все еще она.
Пока она танцует, она не так сильно ощущает этот проклятый запах, запах жратвы.
Эти уродливые мясные туши пахнут, как в колбасной лавке, и даже их мерзкие духи, над которыми любой мастер с Тич-Теа посмеялся бы, не заглушает этой вони.
Она сглатывает, и выходит под свет софитов, и танцует, танцует, танцует…
В танце – свое безумие, свой особый восторг, и она летит над сценой, вызывая восхищение, сходное с параличом, у этого тупого стада. Она свободна, у нее есть только музыка, только движение и невесомость… она смеется и плачет, и танцует, танцует…
А потом принимает цветы и подарки.
Она плывет через эту мерзкую толпу, и запах умирающих цветов не заглушает вони жратвы… уродливый, неправильный, дразнящий запах. Кровь – железо – вопли – безумие… Ей хочется резать, орать, выкрикивать имя своего рода, только чтобы этого не было, и этот запах, запах…
И вдруг воздух становится чище. Сквозь вонь еды она различает ноты моря.
Горький, свежий, он тоже замаскирован какими-то духами, но это уже не страшно, она чуть успокаивается и безумие близости пищи отступает.
Он стоит и не подходит, в отличие от вожделеющей ее тела скотины, которая тянет свои грязные лапы с цветами и выпячивает мокрые губы для поцелуя ее рук. Он высок, около метра восьмидесяти, наверное, и у него светло-голубые глаза, а еще коричневые, цвета шоколада, волосы, с небрежностью спадающие на лоб и гладкую кожу лица и шеи, на вид около двадцати пяти.
Не еда.
В руках – одна черная роза на очень длинном стебле, на котором повязана алая лента. Она прекрасна, и тоже умирает и задыхается в этом узком пространстве без неба, среди немытых тел, среди взглядов, полных вожделения, среди этой мерзости. Слабой мерзости, ничем не подкрепленной.
Она ничего не делает. Она просто смотрит ему в глаза.
Он неуверенно продвигается навстречу через толпу, неся с собой хоть какую-то свежесть и прохладу. Теперь она чувствует его запах еще лучше, и к аромату моря примешивается нота водных цветов, и густой травы, и пряных кореньев.
Безумие отступает. Она снова может дышать.
Погоня, шорох, и жертва не успевает вскрикнуть, когда в Daeth’ ее касается тонкая белая рука с кривым кинжалом…
Жрать, жрать, безумие, волной накатывает отвращение к этой погани, но аппетит куда сильнее, и она прекрасна в насыщении, и пройдет еще некоторое время, и тогда…
- Вы прекрасны, мисс Рекк, и я в восхищении, как и всегда, - он склоняется к ее руке, и его пальцы пахнут ладаном. Ах, да, сегодня он не один, и это запах женщины, которая пришла с ним. Возможно, она и помешает, но… нет, она – его родственница, но… от нее тоже не исходит запах пищи.
- Я не так прекрасна, все же, как ваша очаровательная жена.
- О! – он сияет улыбкой, и его тонкое лицо на миг становится лицом слабака. – Я еще вас не познакомил, но эта дама – графиня ди Рэ, моя леди-мать.
Статная женщина улыбается. У нее высокая прическа, длинное платье, тяжелые украшения, и она слепа, как и все здесь, и не видит дальше своего носа. Разглядывает снисходительно, обозрела воздушное белое платьице и пуанты, кивнула сыну.
В обществе Тич-Теа есть неписаное правило, и она к нему прибегла: хочешь показаться вежливой – пресмыкайся перед старшей женщиной в семье, не ошибешься.
- О, ваша светлость, я и не думала, что столь молодая и прелестная дама может быть вашей матерью. Прошу меня простить. Графиня, - она ловко делает реверанс.
Та кивает. Она надменна. Она…
Райс не может находиться рядом. Этот запах ее убивает. Она смотрит на мужчину. В его глазах – жадность, и ей это безумно нравится. Тичтеанцы всегда стремятся обладать, захватить целиком, полностью, поглотить или убить, если то, что было твоим, ускользает, а здесь, на Ригеле, мужчины, да и женщины, хотят спариться, поиметь и оставить, а не присвоить. Это… это тоже качество кормового скота.
А Этьен интересен, он собственник и хочет, хоть и боится обладать ею.
Этьен ди Рэ. Звучит приятно. Эта надменная женщина, его мать – пустышка, и ей не отбить у сына интереса к ней, свободной, дикой, к ней, Трек…
Райс стягивает ленту с сеткой с волос, демонстрируя смоляные кудряшки, и отрезает локон, который молча вкладывает в руку мужчины, пахнущего водяными цветами. Лилии, вот как они называются, кажется, так.
Локон, подаренный мужчине – это убойное средство обольщения на АйрВиетте. Если он не похож на это тупое стадо, он же поймет, что она хотела сказать, ведь так?
Он машинально сжимает его в ладони. Пальцы длинные, тонкие, наверное, тоже слабые, но посмотреть приятно, он – как произведение искусства, штучная работа, и…
- А у меня тоже есть вам подарок, - он внезапно охрип, и ей нравится эта случайная грубость его голоса. И вдруг он становится на колени, и достает кольцо с жемчугом. Запах моря становится сильнее. – Я прошу вас оказать мне честь…
Ее ослепила вспышка ненависти окружающих. Завистницы, завистники, злобная собственница-мать… зеваки, сластолюбцы, животные, скот, жратва, пища…
- Да, - говорит Райс Трек, ловчая с АйрВиетта, восьмидесяти пяти местных лет отроду, уроженка убитой планеты, самая злобная и жестокая плакальщица по убитым собратьям, вынужденная скрываться среди быдла… - Я стану вашей женой.
Ночь, крыши, она скользит, летит, порхает с одной на другую, она вдыхает горячий воздух августа, почти кипяток, и смотрит…
Сверху не так слышен этот запах, и ее безумие начинает принимать приемлемый размер, умещается в ее маленьком теле и не выплескивается наружу…
- Неужели кто-то… дурно поступил с вами, моя дорогая? Я знаю, что вы сирота, но то, что вы не невинны, и при том так молоды, и так резко реагируете на…
- Со мной действительно дурно поступили.
Звери, мясо, сожгли мою планету, спокойно спать невозможно, можно только выть от отчаяния, и жалеть, что не сгорела, и желать, чтобы снова кровь – железо – вопли – безумие… что еще может быть более ДУРНЫМ???
- О, дорогая, я хотел бы, чтобы вы были счастливы, и, если вам нужно время…
Ненависть опаляет. Она не может слышать это нытье, он снова так слаб, и иллюзия близости исчезает. Придется сделать все как можно проще, чтобы больше не отвлекаться и не дать ему сказать еще что-нибудь гнусно-жалостливое.
- Я прошу вас попробовать еще раз. Я думаю, все будет лучше, если вы дадите мне подстроиться самой.
- Конечно, я не против…
…Спит. Когда он спит, то выглядит хорошо, так мог бы смотреться какой-нибудь Грув, скажем, или Клесса, будь Этьен блондином. Она – его жена, как говорят здесь, или просто его женщина, как сказали бы дома, если бы он был, этот ДОМ.
Но на Тич-Теа она лететь тоже не может, слишком больно вспоминать, как твои сородичи бросили умирать планету, где она родилась… Нужно выздороветь телом после той бойни, отойти от предыдущих родов, и зализать раны на душе, что еще сложнее…
Она продолжает танцевать в балете.
Ее называют демоном, потому что она неутомима, неизменна, и, якобы, продала душу за молодость, силу и красоту.
Все юные Треки выглядят привлекательно, но разве эта старая ведьма, мать ее мужчины, имеет об этом хоть какое-то понятие???
Полет почти под небо, и она ступает на крышу дома, где еще спят те, кто должен стать ее пищей в эту ночь. Она не злоупотребляет едой, она осторожна и прячет следы, и ест… ее безумие в такие секунды говорит ей, что она дома, но… но оно отступает с насыщением.
А потом она летит обратно, бежит по крыше, ветер в волосах, а воздух – кипяток, и вдруг оступается, и нога не становится на выступ, и тело подводит ее, и она падает… смеется, кричит и плачет… руки в кровь, чей-то балкон, и она успевает ухватиться, и снова жива…
И еще не успевает осознать, почему так случилось.
Она танцует, а он ждет за кулисами.
- Раиса, дорогая, я хочу знать правду, - его взгляд холоден, и он снова почти что нравится ей. В такие секунды он не отвратителен и не слаб. – Все говорят, что вы – ведьма.
- Говорят – все, но повторяете это вы, - он не понимает, почему она так спокойна, а ей пока что все равно. Просто последнее время ее чувства притупились, и ее не так кидает в пот или жар от животного запаха пищи. Смешно, она и кости разложить не может, не то, что гадать или предсказать, или менять реальность… какая же она ведьма?
И вдруг ее рвет, рвет кровью, мучительно и долго, и сначала она думает, что старая дура ее отравила, а потом медленно начинает осознавать, что это – все.
Ее тело не просто слабеет, оно ОТТОРГАЕТ.
- Врача! – кричит ее мужчина, и она, она…
… она плывет в волнах беспамятства, и только запах собственной крови сводит с ума, и она смеется и умирает… умирает… не дождетесь.
Теперь, чтобы ее тело прекратило кромсать себя, пытаясь избавиться от плода - полукровки со странными генами, нужно его уговорить. А для этого во все времена тичтеанки прибегали к специальной диете…
- Я увожу Раису на Сатурн, миледи, и это не обсуждается. Теперь, когда она беременна, вы должны понять, что она – такая же женщина, как и вы, и не стоит думать о ней плохо…
- Граф, я прошу вас подумать. От нее так и веет грехом, не губите свою душу, отпустите ее… И не факт, что дитя – ваше, а не дьявола.
- Я готов поручиться честью, что ребенок – мой. Прошу вас, пока вы не измените свое отношение, миледи, мою семью не беспокоить.
Получи, старая дура, теперь будет море. И будет не так жарко, никакого проклятого пекла, зато много воды и другие запахи.
Своих двойняшек она рожает уже на Сатурне-2, где ее предприимчивый муж крутит бизнес, а ее никто не называет ведьмой.
Она, втайне от графа, чертит охранные знаки по всему дому, в труднодоступных углах, и смотрит на мальчиков – который? Кто же из них? Ей же предсказали, что она породит Претендента…
И это будет ее путь к отмщению. Отмщению за железо – вопли – судороги – агонию – пожары – разрубленные тела….
А еще она снова вынуждена копить силы, даже когда узнает, что громят уже Тич-Теа, то все равно еще слишком слаба…
- Умница, Эстелл, - хвалит она малыша, который старательно расшаркался перед старой клячей графиней Рене ди Рэ, которая не выдержала и прилетела мириться к сыну и его детям. И, заодно, к невестке.
Бабушка целует его в макушку. Мальчик не любит нежности, но терпит.
А Джесс смотрит на это и смеется, ему весело, но никто не знает, почему, кроме, кажется его брата-близнеца, который незаметно ему подмигивает. Младший сын переводит взгляд на бабушку, ведь сейчас его очередь ломать комедию, и его смех обрывается.
Он молчит. И смотрит. Смотрит, а графиня холодеет и хватается за крестик на шее.
- Этьен, боже мой, я говорила, что у чудовища может родиться только чудовище! Это невыносимо! Он порочен, он не…
- Матушка! – повышает голос Этьен. – Вы его пугаете!
А мальчик, изумленный, ударяется в рев. Он ничего еще не понимает, но Райс становится ясно, что Рене увидела то, что сама она заметила сразу после родов: в глазах Джессара ди Рэ тоже пляшет безумие, неуемное, всепоглощающее.
И она все чаще думает, что это именно ОН.
- Мама, что ты делаешь? – он не испуган, ему просто интересно.
- Это просто вещь, Джесси, так надо.
- Но ему больно, наверное?
- Это уже не важно… Они все – второй сорт. Я всегда смеюсь, когда пища готовит и подает нам пищу, хоть твой господин и не держит много прислуги…
Она, в отличие от Этьена, позволяет мальчику называть себя мамой, а не госпожой или миледи, или еще как-нибудь. И Джессу от этого бывает весело, и он смеется.
И тогда она считает себя хорошей матерью.
- Я не позволю его забрать, - Джесс замахивается на гиганта прутом от камина, и тот небрежным движением меча вспарывает нежное горло. Ребенок падает на руки отца, и в его глазах нет ни страха, ни боли – только безумие.
- Это не он. Не жалей.
Эстелл окаменел. Райс знает, как сильно тот любит брата, но менять что-то уже поздно.
- Убийца, - Этьен пытается унять кровь мальчика, лежащего на плитах их особняка. – Я никогда не прощу тебя, Раиса!
- Райс Трек не нуждается в твоем прощении, грязь, - она тянет старшего сынишку за руку, лететь к своим, домой, туда, где…
Мальчик начинает блевать, и остановиться он не в силах, его выворачивает раз за разом…
- И сколько лет прошло? – он небрежно отмахивается от ее слов. – Десять? Больше? Я все помню, как вчера.
Он ненавидел Гримлорда. И не был безумен.
И ушел бродить по Сатурну, не предупредив.
Она ничего не сказала – каждый Трек волен делать, что хочет, иначе какой он Трек?
Он приходит, хлопает дверью, садится, явно что-то хочет продемонстрировать свом видом. Переоделся, кажется. Молчит. Она сидит на балке под потолком, и смотрит на волны над куполом. Славная ночь. Славная охота. Ее сын прилетел за информацией, а она – за кровью, и, кажется, они оба получили, что хотели.
- Кхм, - подает он голос, пытается привлечь внимание. Ей хорошо и там, и слезать она не спешит, только ловит запахи: море, пыль, сырой пластик, лилии… запах лилий пробился и затих. А потом она уловила новый – и это запах оружия, алкоголя и секса, хотя Эстелл ничего этого не терпит…
И он пришел из дома, где пахнет морем и лилиями.
Она смотрит на него, а потом понимает… что что-то не так.
- Esteill, fasde, - но он не подходит, а сидит, где сел. Сел, закинув ногу на ногу, и рассматривает ее.
А потом он закидывает голову назад и начинает смеяться, хохотать, до слез, до звона в ушах, и она видит шрам на его горле…
- Jess’r?
- А как же, - отвечает тот на ригелианском, - конечно, я, а кто же еще? Ну, здравствуй, Райс, мама, ведьма, убийца. Как твоя паршивая жизнь?
- Где Эстелл? – она понимает, что он родного языка точно не знает.
- Я предложил ему пожить моей жизнью, так что он у отца.
- У твоего милорда графа?
- У него самого.
- Зачем ты пришел?
Он смотрит на нее, потом снова смеется, как пьяный.
От него пахнет безумием. И чужой кровью. И в его глазах нет страха, нет усталости, нет смерти. И жизни тоже нет.
И он чуть-чуть красивее, чем Эстелл, может, потому, что больше похож на девушку?
- Плюнуть тебе в лицо, а зачем же еще?
Он шутит. Он не враждебен.
- Давай, плюй, если станет легче.
- Нет, - он встает. Он выше, чем брат. Хоть и не на много. – На самом деле я хотел, чтобы ты на меня посмотрела. И пожалела, что не взяла меня с собой.
- Это ведь ты жалеешь, - спокойно и безжалостно говорит она. – Тебе жаль, что я выбрала не тебя.
- Не ты выбирала, - он закрывает глаза, но лишь на миг, и она снова видит огонь безумия. – Но теперь ты будешь думать обо мне, поняла? И Эстелл будет.
- Ну что, начали? – она тянет клинок из-за голенища. Он достает имперский военный кинжал с пояса.
- Давай…
Они танцуют. В этом танце – свое безумие, свой особый восторг, и они летят над полом, и эйфория захлестывает их, только движение и невесомость… она смеется и плачет, и танцует, танцует… и ее дитя вместе с ней.